ума и красоты (за комплимент он был вознагражден грациозным поклоном), – ибо глубоко убежден, что предприятия мистера Мердла, перед которыми дела других людей кажутся мышиной возней, могут лишь способствовать свободному полету породившего их гения.
– Вы – воплощенное великодушие, – сказала в ответ миссис Мердл, с одной из самых своих подкупающих улыбок, – будем надеяться, что вы правы. Но не скрою от вас, все, что относится к делам, внушает мне почти суеверный страх.
Мистер Доррит не преминул ввернуть еще один комплимент: дела, сказал он, как и время (которым так дорожат деловые люди), созданы для рабов, а миссис Мердл привыкла повелевать – зачем же ей о них думать? Миссис Мердл рассмеялась и сделала вид, будто Бюст залился краской смущения – один из ее коронных номеров.
– Я только потому заговорила об этом, – пояснила она, – что мистер Мердл всегда горячо интересовался судьбой Эдмунда и непременно желал обеспечить его будущее. Общественное положение Эдмунда вам известно. Что касается средств, то тут он во всем связан с мистером Мердлом. Будучи полной тупицей в деловых вопросах, я не могу вам сказать ничего больше.
Мистер Доррит снова поспешил выразиться в том смысле, что царицы и волшебницы не созданы для дел. Затем он упомянул о своем намерении, в качестве джентльмена и отца, обратиться к мистеру Мердлу с письмом. Миссис Мердл с большим чувством – или с большим искусством, что в данном случае было одно и то же, – приветствовала это намерение – и позаботилась сама со следующей же почтой отправить письмецо Восьмому чуду света.
В послании к мистеру Мердлу, как и во всех речах и беседах мистера Доррита, касавшихся великого вопроса, суть дела была окружена множеством словесных выкрутасов, подобных тем росчеркам и завитушкам, которыми учителя каллиграфии украшают свои тетрадки с прописями, где четыре действия арифметики изображены с помощью орлов, лебедей, грифонов и других порождений каллиграфической фантазии, а заглавные буквы теряют свой смысл и облик в разгуле чернильной оргии. Но за всем тем содержание письма было достаточно ясным, чтобы мистер Мердл мог притвориться, будто только из него узнал великую новость, и ответить мистеру Дорриту в сообразном духе. Мистер Доррит ответил мистеру Мердлу; мистер Мердл ответил мистеру Дорриту; и в конце концов стало известно, что высокие договаривающиеся стороны пришли к желанному соглашению.
Теперь и только теперь на сцене появилась Фанни во всеоружии средств, соответствующих ее новой роли. Теперь и только теперь она засверкала столь ослепительно, что бедный мистер Спарклер совсем потерялся в блеске ее лучей; впрочем, это не имело значения, ибо она сверкала за двоих и даже за десятерых. Исчезло тягостное чувство неопределенности и двусмысленности, и стройный корабль на всех парусах понесся по намеченному курсу, плавно и величаво бороздя морскую гладь.
– Поскольку все сомнения выяснены и разрешены, душа моя, – сказал мистер Доррит, – пора, пожалуй – кха – довести до сведения миссис Дженерал…
– Папа, – перебила Фанни, услышав это имя, – а при чем тут, собственно, миссис Дженерал?
– Душа моя, – сказал мистер Доррит, – я полагаю, что долг вежливости по отношению к даме – кхм – столь тонкого воспитания и благородных чувств…
– Ах, папа, не хочу я больше слышать о тонком воспитании и благородных чувствах миссис Дженерал, – возразила Фанни. – Мне надоела миссис Дженерал.
– Надоела! – повторил мистер Доррит с укором и недоумением. – Надоела – кха – миссис Дженерал!
– Меня просто тошнит от нее, папа, – объявила Фанни. – И никакого ей нет дела до моего замужества. Пусть думает о своих брачных планах, если они у нее имеются.
– Фанни! – произнес мистер Доррит строго и внушительно, в противовес легкому тону дочери. – Будь добра объяснить, что означают твои слова.
– Лишь только то, папа, – сказала Фанни, – что, если у миссис Дженерал имеются собственные брачные планы, едва ли ей есть время думать еще и о чужих. Если у нее таких планов нет, тем лучше; но так или иначе, я вовсе не жажду доводить что-либо до ее сведения.
– А могу я спросить, почему?
– Потому что она и сама догадается, – отрезала Фанни. – Она достаточно наблюдательна, как я не раз имела повод убедиться. Вот пусть и догадывается сама. В крайнем случае узнает в день свадьбы. И надеюсь, папа, вы не упрекнете меня в неуважении к вам, если я скажу, что ей совершенно незачем знать раньше.
– Фанни, – возразил мистер Доррит, – меня крайне удивляет, крайне возмущает эта – кха – беспричинная, вздорная враждебность по отношению к миссис – кхм – миссис Дженерал.
– О враждебности тут не может быть и речи, папа, – отозвалась Фанни. – Слишком много чести для миссис Дженерал.
Мистер Доррит встал с кресла и с достоинством выпрямился перед дочерью, устремив на нее грозный и негодующий взгляд. Но дочь, играя своим браслетом и то поднимая глаза на отца, то снова опуская их, заметила:
– Что ж, папа. Очень жаль, если вам это неприятно, но ничего не поделаешь. Я не ребенок, и я не Эми, а потому говорю вслух то, что думаю.
– Фанни, – после величественной паузы проговорил с усилием мистер Доррит. – Сейчас я приглашу сюда миссис Дженерал, чтобы довести до сведения этой – кха – почтеннейшей дамы, которую я рассматриваю как – кхм – полноправного члена семьи, об ожидающемся событии. Прошу тебя остаться здесь и присутствовать при этом разговоре; впрочем – кха – не только прошу, но и – кхм – требую.
– Ах, папа, – воскликнула Фанни не без колкости, – если это так важно для вас, я, право, не смею ослушаться. Но надеюсь, вы мне не запретите остаться при своем мнении, тем более что обстоятельства еще подкрепляют его. – И Фанни поджала губки со смирением, которое (поскольку крайности, как известно, сходятся) весьма смахивало на дерзость; а мистер Доррит, то ли не желая снизойти до ответа, то ли не зная, что отвечать, позвонил мистеру Тинклеру, и последний не замедлил предстать перед господские очи.
– Миссис Дженерал!
Мистер Тинклер не привык к подобной краткости, когда дело касалось прекрасной лакировщицы, и потому медлил. Мистер Доррит, усмотрев в этом промедлении память о Маршалси и о знаках внимания, тотчас же набросился на него.
– Что это значит, сэр? Как вы смеете!
– Прошу прощения, сэр, – пролепетал мистер Тинклер. – Я не совсем понял…
– Вы отлично все поняли, сэр, – закричал мистер Доррит, багровея от гнева. – Не притворяйтесь! Кха. Отлично все поняли. Вам угодно смеяться надо мной, сэр.
– Уверяю вас, сэр… – начал было мистер Тинклер.
– Не смейте меня уверять! – оборвал его мистер Доррит. – Я не намерен выслушивать уверения от лакея. Вы позволили себе смеяться надо мной. Я рассчитаю вас – кхм – я всю прислугу рассчитаю! Ну, чего вы ждете?
– Приказаний, сэр.
– Вздор. Приказания были отданы. Кха-кхм. Кланяйтесь миссис Дженерал и